Глава 9

А.А.Бахвалов. «Нежность к ревущему зверю»

Зона испытаний

    О том, что Разумихин назначил Долотова испытывать С-441 на большие утлы, Чернорай узнал от Руканова сразу же после возвращения из Москвы. Володя вызвал к себе Чернорая, чтобы, как он сказал, «ввести во все аспекты решения».

    — Летная репутация Долотова, на мой взгляд, критически не осмыслена, — говорил Руканов. — Это как раз тот случай смешения понятий, когда везение принимается за талант. Но такова власть легенды, вы должны понять это.

    Руканов помолчал. И, вытянув перед собой руку, оглядел ногти. Он намеревался сразу же выяснить реакцию Чернорая, но тот тоже молчал.

    — На фирме, мягко говоря, не все ладится, — продолжал Руканов. — И если Разумихин привял это решение, его можно понять, здесь определяющим обстоятельством послужило вполне понятное желание предусмотреть все, даже хорошую примету. Так что на начальство обижаться не следует.

    Легко сказать «не обижайся», когда тебя выставляют человеком, на которого нельзя положиться. Чернорай свыкся с лайнером, это была его работа, и он старался делать ее как можно лучше. Служебные заботы захватили его целиком, у него не было личной жизни, не было других привязанностей. Он уходил с работы, чтобы выспаться, побриться, надеть свежее белье и вернуться на аэродром. И вот…

    — Конечно, обладай Долотов элементарным тактом, он мог бы отказаться, но… вы знаете Долотова. — Руканов сделал вид, что продолжать говорить на эту тему излишне.

    «Как бы он ни уверял себя, что Долотов тут ни при чем, что распоряжение исходит от Разумихина, — думал Руканов, глядя на тяжелые плечи Чернорая, — сам факт подмены оскорбляет его, и это не может не ска-заться на его отношении к Долотову».

    Слушая Руканова. Чернорай подумал было отказаться от совместных с Долотовым полетов. На это Володя втайне и рассчитывал, он понимал: никакими другими путями, как только осуждением Долотова самими летчиками, дискредитировать его невозможно, нужно только хорошенько подсказать Чернораю, как ему следует расценивать событие и что он должен вывести для себя из поведения Долотова.

    Однако Чернорай по складу характера был военный человеком, и, поразмыслив, решил оставить все как есть. Дело должно делаться. Но каким бы сильным человеком он ни был, как бы хорошо ни держал себя в руках, согласие Долотова летать на лайнере если не оскорбляло, то обижало Чернорая, невольно заставляя думать и чувствовать все то, что подсказывает человеку обида. Чернораю сорок два, Долотову тридцать четыре. Чернорай никогда «не высовывался», не претендовал ни на какие «хищные» работы, а делал то, что поручали. Лайнер — его первая опытная машина и, может быть, последняя. Почему же он должен садиться в кресло второго пилота, как раз тогда, когда самолет предстоит испытать в режимах, которые являются своеобразным экзаменом мастерства летчика?

    …До начала полетов на С-441 осталось оговорить проект программы начального этапа и выйти с ней на расширенный методсовет с участием работников отдела летных испытаний фирмы, представителей летного института и министерства. Но дело неожиданно застопорилось.

    Заседали с утра. После того как была заслушана подготовленная Углиным программа, Гай-Самари, как председатель методсовета фирмы, предложил присутствующим высказаться по существу. Вначале казалось, говорить вроде бы не о чем. Наконец, Углин, примостившийся на подлокотнике кресла, сказал, разглядывая погасшую сигарету:

    — Есть поговорка: прежде чем войти, подумай о выходе.

    — Не очень понятно, — сказал Рукавов. — О каком выходе идет речь?

    Углин поправил очки и оглядел присутствующих с таким видом, словно удивлен всеобщим вниманием.

    — Внесем ясность. Я очень уважаю Вячеслава Ильича и Бориса Михайловича, — он перевел глаза с Чернорая на Долотова, — но мне кажется, они не все продумали, когда давали согласие летать на эти режимы-при существующих на лайнерах средствах спасения.

    Чернорай посмотрел на Углина, явно не понимая, куда он клонит. -— Да, да, Вячеслав Ильич: если после сваливания самолет не удастся вернуть в полетное положение, я не хотел бы оказаться на вашем месте.

    — В этом нет необходимости, Вячеслав Ильич на своем месте, — сухо заметил Рукавов, косвенно давая по¬нять, что не только Углину, но и Долотову нечего делать на борту лайнера.

    — Что вы имели в виду, Иосаф Иванович? — спросил Долотов.

    — Катапульты. А вернее — их отсутствие. Руканов вскинул голову.

    — Вы знаете такие фирмы, где на опытные пассажирские самолеты ставят катапульты?

    — Где ставили, не знаю, а где не ставили — пожалуйста. — И он принялся перечислять, загибая вальцы, те иностранные фирмы, где из-за отсутствия эффективных средств спасения гибли испытатели.

    — Но вам же известно, — сказал Руканов, что на С-441 смонтировано специальное устройство для покидания самолета в аварийном случае. Оно имеет автономное электропитание, независимое от…

    — Ну и что? — насмешливо прервал Углин. — А если лайнер поведет себя как «девятка»? Второй раз противоштопорный парашют может и не сработать.

    — Во-первых, на «девятке» не было, а на лайнере установлен автоматический указатель углов атаки и перегрузки, а во-вторых, смонтированное на нем устройство для аварийного покидания самолета в свое время испытывалось в летном институте. Есть заключение.

    — Ну и что? — тем же тоном повторил Углин. — Оттого, что летчики будут знать, при каких обстоятельствах началось сваливание, им не легче будет выбираться, если машину все-таки придется покидать. А что касается упомянутого вами заключения об испытании подобного устройства, то оно проводилось в летном институте на совсем другом самолете значительно меньшем. Об этом написано упомянутое вами заключение. Все эти аккумуляторы, тросы, лебедки, — Углин пренебрежительно махнул рукой, — несерьезно… Что вы будете делать, — он посмотрел на Долотова и Чернорая как на неразумных детишек, — что вы будете делать, если в этой городьбе что-нибудь заест? И в какой ситуации придется включать лебедки? Не забудьте, вас двое, покидать самолет надо по очереди. Словом, лайнер надо «опрыгивать».

    Нужно проверить именно то устройство, которое стоит на C-441.

    — Вы правы, — сказал Долотов. — Устройство должно быть испытано. На лайнере. В полетных условиях.

    В комнате стало тихо. Никто не ждал, что именно Долотов поддержит Углина. И меньше всех — Руканов.

    — Вячеслав Ильич, вы тоже так считаете? — Володя повернулся я Чернораю, чуть вздернув в иронической усмешке уголок сжатого рта. Руканов был уверен, что тот из одного чувства противоречия ответит отрицательно.

    Гай сидел за председательским столом и тяжело переживал эту паузу. Если Чернорай скажет «нет», его возражение ничего не изменит, Углин все равно настоит на своем. Гай-Самари знал, что, не случись этого разговора, Чернорай, как и Долотов, принялся бы за испытание лайнера вообще без всяких приспособлений. Но коль скоро о них заговорили, возражать Долотову— значит заниматься дешевой бравадой. А нет ничего опаснее для репутации летчика-испытателя, как вольное и невольное намерение выставить себя готовым идти на больший риск, чем твои друзья. Одно дело — рисковать по своему почину и получать выговоры, как это случилось с Долотовым, другое — заранее возвещать о готовности перещеголять других.

    А Чернорай, глядя на Углина, вспомнил, как восхищался ведущий первым вылетом лайнера, что говорил, поздравляя его, Чернорая, а заодно и Лютрова, который тоже любил этого нескладного человека. Вспомнив все это Чернорай со всегдашней кажущейся безучастностью к происходящему спокойно произнес:

    — На производстве должна быть техника безопасности.

    Углин удовлетворенно склонил голову и ткнул указательным пальцем в очки над переносьем. Жест получился очень похожим на тот, каким выражают нелестное понятие о чьих-либо умственных способностях — и на секунду Руканову показалось, что это относятся к нему. Он не сразу понял, что ошибся, а потому забыл, как собирался возразить. Тем временем поднялся Гай-Самари.

    — Предлагаю вынести такое решение: выходить на расширенный методсовет после опробования устройства для аварийного покидания самолета. В том случае, разумеется, если испытание даст положительные результаты… Есть возражения?

    Возражений не было.

    Вернувшись в занимаемый им кабинет начальника отдела летных испытании, Руканов аккуратно присел в поворотное кресло за письменным столом, достал из кармана маленький кусочек замши, старательно протер очки, вздел их, убрал замшу, оглядел стол и, сложив пальцы, как буддист на молитве, задумался.

    Нужно было хорошенько осмыслить столь неблагополучно сложившуюся для него обстановку на методсовете. До сих пор Володя считал, если его и подводили (тот же Белкин), то сам он безупречен, потому что из свойственной ему осторожности не предпринимал ничего сомнительного, не вводил никаких новшеств.

    Руканов и впредь не собирался связывать себя какими-то нововведениями. Он хорошо понимал, что в том налаженном временем и особенностями опытного производства механизме, каким была летно-испытательная база, нельзя ничего менять, если эти изменения не вызываются требованиями дела. А до тех пор установившийся стиль работы — лучший. Да и вообще легче выстроить новый завод, оснастить его самым современным оборудованием, набрать и обучить людей управлять им, чем заменить какое-нибудь одно звено в цепи сложившегося заводского уклада. Замены эти происходят настолько болезненно, обнаруживают столько неожиданных препятствий, касаются стольких людей, их интересов, поднимают такую непросто объяснимую волну противодействия, что брать на свою голову подобные дела рискуют лишь очень энергичные люди. И очень верующие в то, что они делают. Володя не относил себя к их числу, хотя и возраст, и образование, и современные взгляды создавали у окружающих представление о нем как об инженере «новейшей формации». Руканов здраво рассудил, что по-настоящему заниматься производством — это потная, «грузовая» работа, та самая горка, которая укатала не одну «сивку». Была другая, не менее обширная область, где можно прослыть ревнителем современных веяний и при этом не сделать ровным счетом ничего. Область эта именуется администрированием и представляет собой вечно девственный край для освоении. Нет ничего, что столь же легко может быть поставлено в вину подчиненному и что потребует от него больших усилий для оправдания, как, например, его отношение к своим обязанностям. И Руканов никогда не упускал случая потребовать от подчиненных «должного отношения». Обнаружив две ошибки в служебной бумаге, он говорил машинистке:

    — Ваша обязанность не просто стучать по клавишам, а делать это по-русски.

    Машинистке было под сорок, ее десятилетний сын болел полиомиелитом, но даже когда появились необратимые последствия болезни, женщина не рыдала так, как после замечания Руканова, этого сухого, трезвого, образованного человека в ограненных очках.

    — Где дежурный автобус? — спрашивал Руканов диспетчера Гаврилыча.

    — Только что был, — кто-нибудь уехал… Вам что, прислать?

    — Как же вы пришлете, если не знаете, где он? — отвечал Руканов и наставительно прекращал разговор.

    — Почему вас нет на месте? Я звоню второй раз, — четко выговаривал Володя начальнику отдела эксплуатации. — Вы обязаны находиться на своем рабочем месте.

    Руканов не повышал голоса и не превышал полномочий. Он проявлял власть, власть проявляла его. Он был неприятен всем, но неуязвим, а значит, неприятен вдвойне. Самого его это не трогало, он не искал «дешевой популярности». Производство есть область практической деятельности, а не институт духовного усовершенствования. Для дела необходимо, чтобы личность функционировала, то есть была подчинена производству «от и до». Дело страдает не от нравственного самосознания человека, а от его недостаточно ревностного отношения к своим обязанностям. Цена работнику — в степени его пригодности для того дела, к которому он приставлен, а кто и что думает об этом работнике, питают ли к нему расположение окружающие или нет — это из области гуманитарных понятий, технический эффект которых равен нулю. В «аппарате» каждый должен помнить о своих обязанностях, знать свое место, быть готовым неукоснительно выполнять распоряжения сверху, и Руканов изо всех сил старался показать себя человеком на своем месте, не забывая, что для этого недостаточно знать дело, нужно уметь производить впечатление хорошего работника.

    И мог ли он предполагать, что его подстерегает удар именно с той стороны, откуда он меньше всего ожидал?..

    Казалось, все шло как надо. Еще три дня назад он доложил Соколову, что С-441 подготовлен для полетов па большие углы и что дело лишь за утверждением программы на расширенном методсовете. Не только доложил, но и был уверен, что машина действительно готова. Теперь, воображая неминуемое объяснение с Главным и все то, что ему, Руканову, придется говорить об отсрочке полетов, Володя до хруста стискивал тонкие белые пальцы — настолько унизительным представлялось ему это объяснение в сравнении с тем обстоятельным, немногословным, вполне корректным докладом, который он сделал Соколову, сообщая о готовности лайнера. Руканов в этом докладе предусмотрел все, что могло интересовать Главного, — и подготовку летчиков, и монтаж экспериментального оборудования, и киносъемку некоторых режимов с самолета сопровождения. Что же подумает о нем Соколов?

    Мало того. Теперь летчики — и не только они — будут говорить, что Углин занимается лайнером добросовестнее, чем это делал Руканов!

    Володя и без напоминания Углина понимал, что устройство не отличается надежностью, как понимал и то, что во время «опрыгивания» нельзя предусмотреть всех условий, при которых, возможно, придется этим устройством воспользоваться: кто может сказать, как поведет себя лайнер после сваливания? Но ведь и Углин все это отлично представляет! Зачем же поднимать вопрос об этом «впрыгивании»? Чтобы противопоставить себя Руканову? Вызвать у руководителей КБ недоверие к его опыту, то самое недоверие, которое так недвусмысленно выказал Боровский на методсовете перед несостоявшимся вылетом дублера? Но побуждения Боровского ясны, а вот Углин чего добивается?

    Однако спорить с Углиным, а тем более с летчиками, означало для Руканова рубить сук, на котором сидишь: требования летных экипажей, связанные с безопасностью полетов, обжалованию не подлежат, их нужно выполнять.

    Первым поддержал Углина Долотов… Так и должно было случиться. То ли еще будет, когда вернется Данилов, и Руканов перейдет на прежнюю работу, а Долотов обоснуется на С-441! Ему история с характеристикой, наверное, в подробностях известна от Гая-Самари. На минуту вообразив, скольких людей он успел восстановить против себя, пока замещает Данилова, Руканов почувствовал смутную тревогу.

    Но тут он укорил себя за то, что теряет драгоценное время на вещи ненужные и малозначащие, когда следует серьезнейшим образом обдумать первоочередное. Но поскольку для него не было ничего более первоочередного, чем зарекомендовать себя в полной мере пригодным для повышения в должности, поскольку только эта цель владела им безраздельно и подсказывала направление размышлений и действий, ему трудно было отличить одну тревогу от другой.

    На память пришел разговор с главным инженером производственной части летной базы. Он обещал выпустить дублер после доработок раньше срока. Вот и Белкин уже приходил хлопотать насчет наземного экипажа.

    Впрочем, Белкин — себе на уме, опасается, как бы на дублер не посадили кого-нибудь из молодых, кто растянет испытание самолета до второго пришествия… С высоты собственных устремлений Руканов презирал устремления Ивочки, считая, и не без основания, что Белкин принадлежит к «товариществу с ограниченной ответственностью», представители коего никогда не связывали достижение целей с необходимостью блюсти апломб.

    Но как бы то ни было, интересы Руканова и Белкина совпадали: и тот и другой, пусть по разным причинам, всячески противились работе Долотова на лайнере.

    «Скорей бы кончал Журавлев свои эксперименты, — думал Руканов. — Чем раньше Долотов начнет летать на С-224, тем лучше».

    Пока его не посадили на лайнер, Чернорай был куда покладистее.

    «Ни капли самолюбия», — пренебрежительно подумал о нем Руканов, не замечая, что противоречит себе: все то, что было до сих пор удобно в характере Чернорая, стало никуда не годным, как только сделалось помехой Руканову.

    Посидев в неподвижности еще несколько минут и не найдя в своих размышлениях ничего утешительного, Руканов потянулся к телефону — нужно было связаться с летным институтом и просить прислать на фирму парашютиста-испытателя для «опрыгивания» лайнера.